Фото: Александр Подгорчук / «Клопс»
— Насколько я знаю, вам приходилось расследовать дело 20-летней давности: преступление было совершено, когда вы были ещё ребёнком. Что это за дело?
— Оно стало для меня одним из сложнейших. Основная проблема была в том, что там не было никаких зацепок, только догадки. Произошло убийство, были показания свидетелей, очень косвенные, но не было никаких предметов, по которым можно экспертизу провести, например, по крови. Почему-то не было привлечено ни одного человека в качестве подозреваемого, то есть это дело вообще не отрабатывалось. На тот момент отнеслись настолько халатно, что не изъяли даже одежду, чтобы можно было с чем-то сравнить.
Сквозь года пришлось работать просто с памятью людей, которые были тогда, 20 лет назад. Естественно, за это время многие поумирали, кто-то уехал, и вот мы по крупицам начали работать: собирали всех людей, смотрели архивы, составляли схемы. По частицам восстанавливали картину преступления на протяжении почти целого года. К сожалению, это дело я уже не заканчивал, но в итоге нашли виновных, предъявили обвинение, и они признали вину.
— Все свои актуальные дела вы заканчивали? Или что-то остаётся нераскрытым?
— Заканчивал. Все дела в основном с лицами, с фактами установленными.
— Почему раньше было много нераскрытых дел, а сейчас это редкость?
— Технологии позволяют сейчас проводить многие экспертизы, которые в то время не были доступны. Допустим, по многим делам изъяты какие-то предметы, и на тот момент не было просто оборудования в России, с помощью которого можно было бы провести молекулярно-генетическую экспертизу. А сейчас технологии, реагенты дают возможность по биологическим следам выделить ДНК и установить, кому она принадлежит.
Ну, и методы исследования поменялись, конечно. Например, у меня было дело с фальсификацией доказательства в суде. Раньше было проблематично установить давность изготовления документа, а сейчас всё больше экспертов получает допуск для проведения такого рода экспертизы.
— Где вы успели поработать за 2 года после вуза?
— Первую практику я проходил в Красносельском районе Санкт-Петербурга. Тогда я примерно начал понимать, что такое работа следователя, в дальнейшем стал в общественным помощником следователя по особо важным делам главного следственного управления Санкт-Петербурга. Тогда было громкое дело: в Петербурге преступное сообщество занималось незаконной игорной деятельностью. Достаточно долго длилось расследование, но к его окончанию мне пришлось уехать. Заканчивал практику уже здесь, тоже в отделе по расследованиям особо важных преступлений в сфере госвласти и экономики. Как-то так получилось, что меня больше тянет в эту сферу.
После выпуска в 21-м году отправили работать в Советск на полгода, после этого перевели в Светлогорск почти на год, а с апреля откомандировали в следственный отдел по Ленининградскому району Калининграда. В июне назначили на должность старшего следователя.
— Вы успели побывать в трёх муниципалитетах региона. Отличаются ли они чем-то друг от друга?
— Честно говоря, да.
Регион у нас небольшой, но даже с учётом этого районы области действительно отличаются между собой, люди везде немного разные по пониманию мира, по тому, как они живут.
Например, в Советске ближе граница, но в этом районе больше посёлков, много людей живёт в деревнях. Из дел там чаще встречаются убийства, изнасилования, применение насилия в отношении сотрудников.
Если же брать Светлогорск и его районы, то это побережье — больше застройщиков, людей состоятельных, которые покупают недвижимость. Специфика дел отличается: постоянные стройки, выяснение отношений между людьми, фальсификации в суде, незаконное приобретение земли. Там постоянно какие-то конфликты у людей с администрацией.
В Калининграде тоже по-другому: тут город, движение, скорость. Всё нужно делать быстро — быстрее думать, быстрее соображать, быстрее решать.
Да и людей больше. Например, в Советске тысяч 150 человек на четыре района, в Светлогорске столько же, а здесь только в одном районе 200 тысяч, а следователей не сильно больше.
— А где больше понравилось работать?
— Наверное, всё-таки на побережье. Ну, и я там жил: после работы выходишь, по Балтике гуляешь — супер! Можно отойти немного, разгрузиться. А в Советске как будто более глубинка.
— Почему вы вообще решили стать следователем?
— Я хотел стать военным, пойти по стопам отца, но из-за медицинских документов путь был преграждён. В одиннадцатом классе стал понимать, что хорошо получаются обществознание, история, юриспруденция, экономика мне нравилась, поэтому решил поступать на юридический. Примерно тогда же узнал, что открылась Академия Следственного комитета в Санкт-Петербурге, и решил поступить туда.
— А почему вернулись в Калининград?
— У меня был пятилетний специалитет, я его закончил по целевому направлению: то есть меня отправили на учёбу от калининградского СК, поэтому я должен вернуться и отработать 5 лет.
— Что именно вас привлекло в этой профессии?
— У меня, в принципе, всегда была тяга к государственной службе. Ну и, конечно, когда я смотрел или читал новости, какие-то громкие дела, расследования — всё это было интересно. Хотелось узнать, как это работает, как это применять в жизни, как это может пойти на пользу государства.
— Запомнилось ли особенно какое-то громкое дело?
— Меня заинтересовало следствие по уголовному делу о крушении египетского самолёта, в котором были россияне. Я помню, дело тогда взяли на особый контроль, на место происшествия полетели наши следователи. По кусочкам и микрочастицам собирали, восстанавливали картину. Это было объёмное, масштабное расследование, которое оставило впечатление.
31 октября 2015 года самолёт Airbus-321 компании «Когалымавиа», выполнявший рейс Шарм-эль-Шейх — Санкт-Петербург, разбился в 100 км от египетского города Эль-Ариша. Все 224 человека, находившиеся на борту, погибли.
— А какое из ваших дел осталось в памяти?
— Самое первое, оно было особо тяжкое. Первое дело — это стресс, первое задержание, первое ходатайство в суде поддерживать.
— Что там произошло?
— Педофил совершал противоправные действия в отношении несовершеннолетних. Это был стресс, потому что я только месяц работал. Потом уже практики поднабрался.
— Какие вы испытали эмоции, когда узнали, что вам предстоит?
— Немного страшно было, потому что боялся сделать что-то неправильно, а из-за этого человека, например, отпустят. Или доказательство как-то неправильно закрепить. Это всё от неуверенности в себе, потому что только-только начал работать, а тебе тут особо тяжкое преступление, тем более с несовершеннолетней — всё на контроле.
Ты думаешь, что вроде бы ты из академии, должен всё уметь, но первый раз руками что-то делаешь.
Особенно было страшно, когда я остался один ночью за старшего, когда искали этого человека. Потом я оказался один на один с подозреваемым и адвокатом: никто не мог помочь, некому позвонить. Пришлось по наитию что-то вспоминать, выкручиваться. Всё проверял по несколько раз, вроде бы вышло без ошибок, и по итогу быстро закончились все экспертизы, человек признал вину.
— Как быстро вы отпустили страх сделать что-то не так?
— Стал больше работы делать в процессе и свои ошибки исправлять, на которые мне указывали. Всё в памяти откладывал — что делал правильно, что неправильно. Прошло всего два года, иногда всё же делаю ошибки, но стараюсь их поправлять и запоминать, чтобы их не повторять.
Сейчас этот страх уже ушёл. Сейчас вообще достаточно уверенно себя чувствую в любой категории дел и, скажем так, не боюсь экспериментов.
— Наверняка вам приходится сталкиваться с убийствами. Не жутко ли наблюдать такие картины?
— В принципе, никогда не было страшно. Наверное, ещё с академии повелось, когда первый раз на труп со следователем поехали.
Но всё же самое страшное дело было в позапрошлом году, когда в Славске убили полуторагодовалого ребёнка. Мы тогда выезжали на место происшествия. Очень маленький ребёнок, а способ, которым убивали...
Убийство произошло в ноябре 2021 года. К жителю посёлка Тимирязево приехала знакомая с маленьким сыном. Взрослые выпивали, а когда легли спать, малыш плакал, что раздражало хозяина дома. Мужчина схватил ребёнка, вышел с ним на лестницу, где дважды ударил головой о ступени, после чего избил мальчика слесарным молотком. Ребёнок умер, его тело изверг спрятал под диваном на чердаке дома и лёг спать.
Подсудимого отправили в колонию строгого режима на 19 лет.
— Если вы знаете, что ждёт на месте преступления, бывает, что не хочется ехать?
— Чтоб не хотелось ехать — такого не бывает. Но, конечно, сразу ты рабочий день свой ломаешь, потому что придётся много времени провести на месте. А так — нет ни отвращения, ни страха.
— У следователей есть разделение: кто-то занимается только убийствами, кто-то — экономическими преступлениями?
— Чёткого распределения нет, иногда руководители сами решают. Если, например, у кого-то лучше получается такая категория, то скорее ему это дело поручат.
А когда ты на дежурстве — там никто не спрашивает, просто надо ехать.
— Как часто бывают дежурства?
— Зависит от того, сколько человек в отделе. У нас не очень много, поэтому часто: раз в три дня у каждого. Если за твою смену ничего не произошло, то, конечно, выдыхаешь. На дежурстве ты не можешь нормально свой день построить: вдруг ты сейчас уедешь, и непонятно, что дальше. Всегда есть это напряжение внутреннее во время дня дежурства.
— Расскажите, как вы отдыхаете после такой работы?
— После работы я в основном прихожу домой и слушаю какие-нибудь интересные подкасты, либо читаю, или иду гулять. Главное — полностью абстрагироваться, отключить голову и отойти от дел.
— Подкасты, книги, фильмы, которые вас интересуют, связаны как-то с профессиональной деятельностью?
— Я часто слушаю что-то про экономику, но люблю и просто всякое философское, интересные рассуждения, например.
— В детективах часто показывают пробковую доску с картами, фотографиями и ведущими от одного снимка к другому ниточками. Насколько это далеко от реальности?
— Всё зависит от дела. Бывают дела, где нужно рисовать схемы, показывать стрелки, чтобы было понимание всей картины. Я подобное видел, когда был на практике в Санкт-Петербурге. Там было дело о мошенничестве в администрации, воровали деньги на муниципальных контрактах. Я как-то зашёл к руководителю следственного отдела, а там у него на стене была огромная схема, движение денежных средств: в какие фирмы переводились, куда они уходили, кто их обналичивал и так далее. Но всё равно, конечно, не как — какие-то фотографии, нитки. Маркером всё нарисовано, но суть примерно такая же. Если так по каждому делу моему нарисовать, то мне не хватит площади в кабинете, чтобы эти карты развесить.
— А есть ли книги или фильмы, которые показались вам наиболее реалистичными? Где хорошо показана работа следователя?
— Книги я читаю не по специфике расследования, а по фильмам... В зарубежном кино зачастую показан американский стиль расследования: сочетание следствия и оперативных мероприятий. У нас, в России, есть разграничение, немного по-другому работаем.
Недавно смотрел сериал с Константином Хабенским в главной роли («Метод» — ред.), там он там играет эксцентричного следователя. Достаточно интересно, как он там, допустим, людей выводит на чистую воду. Понятно, что показанное — это не совсем законные методы, но любопытно посмотреть, как работает психология.
— Вы запомнили какие-то хитрости или уловки героя Хабенского?
— Почерпнул только то, на какие детали стоит обращать внимание, но не сам способ действий — у нас всё законно.
— Скажите, в профессии следователя есть какая-то разница между мужчинами и женщинами? Кому легче или труднее работать?
— Мужчины и женщины отличаются по типу мышления, поэтому бывают и разные подходы. Например, мы, мужчины, всё стараемся делать линейно: сначала одно дело, с ним закончил и только тогда переходишь к другому. Девушки часто берутся сразу за несколько дел одновременно, и им так комфортно.
В каких-то вещах наш подход лучше, в других — женский.
Но всё же самое главное — как человек относится к своей работе, ответственно или халатно.
— Тяжёлые моменты мужчины легче воспринимают?
— Возможно, по каким-то категориям. Например, в отношении несовершеннолетних женщины могут быть более ранимыми по природе, но тоже не всегда. Всё зависит от конкретных случаев. С моей точки зрения, всё, что касается детей, — тут женщины более трогательно, ранимо могут относиться.
— Бывает ли, что на месте преступления следователь не может взять себя в руки?
— Коллеги, с которыми я работал, себя никогда так не вели. Но мне рассказывали подобные истории из других регионов: там девушки иногда просто говорят «я не могу туда зайти». Убийства, особенно там, где дети, — и всё ступор, человек не может ничего с этим сделать. За свою практику я такое не встречал.
— Как думаете, наступает ли в вашей профессии со временем профдеформация?
— Думаю, да. Когда ты очень много видишь таких картин, то уже не удивляешься. Это не значит, что ты не сопереживаешь людям.
— Эмпатия мешает в работе или наоборот?
— Скорее второй вариант. Эмпатия заставляет тебя быть не делопроизводителем, который просто документы шлёпает и дело направляет, а в первую очередь вникнуть в проблему, помочь людям. Потерпевшего зачастую надо выслушать, как-то обнадёжить: у людей случилось горе, и тебе нельзя быть в стороне, человеком нужно оставаться.
— Вы сразу научились подбирать нужные слова?
— Не сразу. Сначала было тяжело, да, а сейчас уже гораздо легче. Более рационально и сдержанно к решению проблем подхожу, поэтому получается быстрее чем-то помочь, что-то сказать людям.
— А случалось, что подобрать слова не удалось?
— У нас было дело в Светлогорске по некачественному оказанию медицинских услуг. Там провели огромное количество экспертиз, они подтвердили, что изначально врачи ничего не смогли бы сделать: была у человека болезнь, которую просто невозможно увидеть сразу. Но люди всё равно были уверены, что это врачи виноваты. Потеряли человека, а я в тот момент не знал, что сказать. Не переживайте? Это как-то цинично, не знаю. Я просто молчал, слушал их.
— Удалось бы подобрать слова, если б вы могли вернуться в тот момент?
— Я об этой ситуации не вспоминал, но сейчас понимаю, что она осталась нерешённой в голове. Наверное, нужно пережить горе, чтобы понять, что нужно ответить в тот момент.
— Получается, вы отчасти психологи?
— Да, бывает. Иногда, например, приходится и с несовершеннолетними общаться, приводить какие-то примеры, чтобы им это запомнилось.
Когда-то у меня было дело по добровольному половому сношению между лицами, которые ещё не достигли 16 лет, это уголовная ответственность. Я тогда общался с девочками юными и объяснял, что это неправильно, это дорога в никуда. Не знаю, подействовало ли, но я подумал, что будет правильным хотя бы это сказать.
— Насколько знаю, вы часто общаетесь с детьми. Например, несколько раз проводили уроки для младшеклассников, рассказывали им о профессии. О чём они вас спрашивали?
— Детей больше всего интересовало, есть собаки на местах происшествий, можно ли их использовать, есть ли погони за преступниками — то есть более зрелищные какие-то и эмоциональные моменты. Учеников постарше уже интересует график работы, зарплата, есть ли какие-то преференции на службе.
В основном, конечно, пытаешься детям объяснить суть сложной профессии простым языком. Но это иногда бывает действительно сложно, потому что фильмы и мультики создают картину, которую потом сложно перестроить. Просто надо наполнить реальными примерами.
Пытался объяснять, что следователь — это всё: и оперуполномоченный, и следователь, и судья. Он должен всё везде знать, понимать, быстро решать, что сказать и сделать.
— А какими ещё качествами должен обладать хороший следователь?
— Наверное, в первую очередь, это дисциплина и умение планировать. Когда у тебя дела, особенно большие, тебе нужно вести графики, таблицы, аналитику, всё расписывать, записывать, и на этой и основе строить свой следующий день. Ты должен себя дисциплинировать, чтобы достигать в дальнейшем определённого результата, а это тяжёлая всегда работа, умственная.
Для хорошего расследования нужно умение думать и внимательность к деталям. Ты должен выстраивать в голове логику, и если что-то не складывается — задавай вопросы себе, людям. Нужно уметь думать и слышать, что говорят. Иногда надо решить, какой вопрос лучше поставить, когда его озвучить, чтобы получить информацию.
— Что вы посоветуете тем, кто только хочет стать следователем?
— Наверное, самый главный совет — идти в профессию, если ты действительно горишь, хочешь работать, учиться постоянно чему-то новому в этой сфере. Если этого желания нет, то лучше отдать место тем, у кого оно есть.
— А как преодолевать первые страхи?
— Попытаться отключить голову и просто ехать, не бояться спрашивать у старших товарищей: они всегда помогут. Наставничество тут очень важно. Евгений Владимирович Штана — человек, благодаря которому произошло моё становление в профессии. Его переводили по муниципалитетам, а он меня везде забирал с собой, обучал и всегда помогает советом. Я и сейчас продолжаю обращаться к нему, если возникают вопросы.